EYEMAZING №2, 2012

Ирина Чмырёва

Безусловное. Нерукотворное. Вне времени. Три определения при взгляде на работы Вячеслава Баранова. Он снимает объекты, старше зрителей как минимум на вечность. В эпоху, когда число пиксел и размеры матриц становятся темой для бесконечных профессиональных разговоров, а погоня за сменой техники у фотографов ничем не отличается от жажды поменять (обновить) машину, квартиру, семью и далее по списку у всех прочих, - стремление удержаться со старой техникой в руках за съемку в естественных условиях (как в самом начале, до наступления заразившегося сумасшествием новизны ХХ века), за ручную печать на простых бумагах, волшебство которых открывается только медленно медитирующим, - как аттестовать это апостольское стояние за простоту фотографии? Безумие сопротивления переменам? Предвосхищение эпохи вечных ценностей? Или талант медленного погружения к сути вещей? 

Вячеслав Баранов пришел в фотографию поздно. Когда цифровая эра уже наступила, а к состоявшемуся интеллектуалу Баранову никак нельзя было применить определение «молодой автор». В современном глобальном пространстве, где английский – язык фотографии, а правила игры, по счастью, диктуются не с окраин фотографической Вселенной, но из «центров силы», которые рассыпаны по всему миру, но в них нет зажатого снобизма однополярности оценок, возможно определить фотографа Вячеслава Баранова как emerging artists: фотограф-открытие, фотограф – восходящая звезда, фотограф – Персона, со своим, отличным от мейнстрима момента видением и направлением. 

С одной стороны, мир продолжает стремительно лететь к своему закату в поисках нового (которые все больше находятся в области техники, нежели в тонких сферах духовных странствий), с другой – в наше время территория вечных ценностей и вневременного заново признается легитимной в мире искусства (где есть место и фотографии). С тем, на какой территории находится творчество Вячеслава Баранова, невозможно запутаться: его отношения со временем (которое в фотографии может быть определено через свет, может быть даже названо светом) строятся на признании фотографом идеи вечности. Которую он исследует, находя новые объекты, экспериментируя с техникой, сознавая необходимость медленного и осторожного движения. Эксперимент с техникой фотографа Баранова – процесс эзотерический. Он работает с пленкой, с зеркальной камерой, с портретным объективом, считает себя лучшим штативом для  своей камеры, так что рассказ фотографа о методе съемки может показаться наивным откровением любителя, не обремененного многими знаниями о достижениях фотографической цивилизации. 

Так может казаться до тех пор, пока не произойдет встречи с его снимками. После этого все встает на свои места: у Баранова в пространстве классической аналоговой фотографии достаточно места, достаточно не пройденных, непознанных еще маршрутов, чтобы своими экспериментами если не расширить границы этого пространства, то его углубить, придать ему новые измерения. Наверное, это очень по-петербуржски. (Говорить о том, что происхождение накладывает отпечаток на характер творца, задает направление его поискам - все равно, что расписываться в приверженности модернистским традициям разговоров о фотографии. Так писали тридцать-сорок лет назад. Но это правда! Подобно тому, как теорию Дарвина никто не отменял, так и происхождение видов художников обусловлено местом их (духовного) рождения.) Петербург в России – Мекка серебряной фотографии. И то, что Баранов именно там впервые занялся старым (обыкновенным) процессом превращения солей серебра в зеркало мира, - естественное движение художника в русле локальных традиций.

Петербург в России занимает место, подобное локусу Праги в средней Европе: это колодец эзотерики, там Кафка – здесь «башня поэтов», там – спиритическая фотография и духи воздуха на снимках Судека, здесь – метафизическая экзальтация Валентина Тиль-Самарина и неведомым образом (для непосвященных в таинство маршрутов духовидцев) возникшее движение алхимиков фотографического процесса, достойное двора Карла Пражского. 

Более того, продолжая говорить о «петербуржском происхождении» поисков Баранова в фотографии, вспомним экстатические «картины» фотографа Владимира Брылякова; «фотоки» Александра Китаева (проект для Китаева локальный, но оттого не менее ценный для исследования границ фотографического); иконные изводы – прориси, сделанные светом Андрея Чежина; экзальтированные и одновременно погруженные в покой пост-мортем композиции (будь то головы или пейзажи – не в сюжетах, в настрое значение) Евгения Юфита; фотографические монотипии и сложно сочиненные сказки вечно юного Саши Черногривова. И этот список далеко не полон. Перечисляя имена в петербуржской фотографии мне важно дать читателю почувствовать, что Баранов в своих поисках не одинок и то, что современный российский зритель не представляет себе насколько мощное движение происходит внутри территории фотографии – это проблема современной культуры в масштабах целой страны, отсутствие понимания в обществе процессов внутри культуры, ценность которых определяется «из будущего», подобно тому, как вклад фундаментальной науки по-настоящему может быть оценен через годы, иногда через десятилетия после появления теорий, разработки формул, проведения экспериментов, не вписывающихся в границы поля практической выгоды современников.

Как мысли, образы – явления духовного порядка могут существовать в нашем материальном мире? Только в формах овеществленных знаков. Как духовные поиски художника могут стать доступными современникам и потомкам? – Только в его произведениях. Даже слова интерпретаций сотрутся; может истончиться и рассыпаться в прах бумага, но, в отличие от зыбкой словесной ткани, визуальные образы обладают четкостью матрицы, запечатлевающейся в памяти зрителя независимо от сопроводительных текстов. Композиции Баранова обладают такой природой – внутренней четкостью визуальной матрицы, определенностью структуры композиции, которая покрыта тонким колеблющемся слоем бликов, но в глубине своей абсолютно неподвижна. Магия авторских отпечатков, магнетизм фотографии, как физического объекта (определенного размера, тональности, колорита и проч.) понуждают зрителя «хранить вечно» опыт своей встречи с ними, но, оставаясь в памяти, они существует уже именно в форме запечатленных структур, как бы переживают физическую оболочку произведения, остающуюся в прошлом. Овеществленные знаки фотографий Вячеслава Баранова существуют не столько в своей физической экзистенции, сколько во взаимодействии со зрителем и благодаря его внутренней работе над ними...